КОЛЛАБОРАНТЫ В СССР 40-Х: КРИЗИС СПРАВЕДЛИВОСТИ
НАБЛЮДЕНИЕ 1. ТАК МНОГО ИСКРЕННЕЙ
ЛЮБВИ, ЧТО ЕЁ СТРАСТЬ – КАК ЕЩЁ ТО ПРОКЛЯТЬЕ: НЕИЗБЕЖНАЯ ОГОВОРКА О «ЗАКЛЯТОМ
БРАТСТВЕ»
Взгляд 2: Об истоках «семейных»
проблем
Проблема 4: Вторая мировая война,
фашизм и сталинизм
Часть 3. Коллаборационизм советских
граждан в период войны
На
чашах жизненных весов – смятенье:
Злой
рок пытается нащупать компромисс.
И
правды нет, и в мыслях лишь затменье,
И
выбор – лишь: стремись иль отрекись.
Очень
сложная, эмоциональная, надрывная тема… В ней сосредоточено изобилие моральных,
идеологических доминант, много гнева и непримиримости. Вопреки, вероятно,
наиболее распространенному мнению, мне лично этот драматичный вопрос минувшего
не кажется таким уж однозначным. Поэтому я попробую сформулировать свою точку
зрения на сей счет…
Думается,
идеологический фундамент СССР, в какой-то мере – неизбежно, отчасти –
принудительно, а где-то и случайно сформированного из разных народов (с их
культурно-ментальными особенностями) и искусственно наполненного
преимущественно надуманными (утопическими) «объединительными» ценностями, в 30
– 40 годы XX
века по-прежнему не воспринимался достаточно большой частью советского
населения, лишенного права на волю и собственное мнение. В коллективном
сознании отдельных, достаточно многочисленных групп постреволюционного общества
все еще инерционно «продолжалась» беспощадная гражданская война и последовательные
противники коммунизма не имели никаких оснований считать Советский Союз своей
Родиной, а себя – патриотами «страны победившего социализма». Такие настроения,
конечно, жестоко подавлялись средствами «революционной целесообразности» и
«диктатуры пролетариата», и в значительной мере укоренились в неформальной
среде. Репрессивные методы обеспечения культа личности Сталина еще в большей
степени вытеснили любое инакомыслие в совокупное подсознание обширных
этносоциальных групп. Также тоталитаризм уничтожил остатки веры в
справедливость и искренность советской власти среди преимущественной части
интеллигенции, являвшейся главным выразителем, «камертоном» социальных
настроений. В максимально кризисный период общественной жизни подобный
подавленный нравственно-психологический конфликт неизбежно должен был
компенсироваться активным недовольством, открытым сопротивлением…
Полагаю,
именно в этих (обильно омытых кровью и несокрушимо закрепленных
бескомпромиссной классовой и межнациональной ненавистью, взаимной крайней
жестокостью) неразрешимых базисных противоречиях коренится природа появления во
время Великой отечественной войны, в частности, Российской освободительной
армии генерала Власова (а также Комитета освобождения народов России), 14-й
гренадерской дивизии СС «Галичина» (затем - УНА), Белорусского корпуса краевой
обороны, аналогичных подразделений в прибалтийских и иных республиках бывшего
СССР.
Попутно
стоит сказать, что достаточно много коллаборационистских течений было и в
значительной части стран Европы, а также в некоторых государствах Азии.
Повсеместно среди «пособников фашизма» были и идейные националисты, и корыстные
политические манипуляторы, и откровенные преступники, и сторонники стратегий
«выживания в новых условиях». Одни проявления коллаборационизма были
вынужденной реакцией отдельных лиц на оккупацию, другие – сознательным
содействием завоевателям во имя достижения определенных, в том числе –
политических целей.
Конечно,
проще всего, у истоков возникновения коллаборационизма (в том числе – у сотрудничества
с оккупантами организованных представителей этнических групп) в Советском союзе
военного периода увидеть только страх «изменников» перед фашистами и
меркантильное, спасительное предательство. Несомненно, и трусов в
соответствующих структурах было предостаточно. Однако большая часть участников
и лидеров таких движений, думается, все же была политически мотивирована – они
желали освобождения своих земель и народов от большевистского гнета и готовы
были в этой борьбе кооперироваться с любым мощным союзником, который позволил
бы реализовать национально-освободительные устремления.
В
такой позиции, на мой взгляд, совершенно нет огульного стремления оправдать или
героизировать различных антисоветских повстанцев, пытавшихся достичь своих
целей под крылом нацистов. Советский союз того периода представлял собой
мощнейшую (объективно непреодолимую в рамках внутренней борьбы) беспощадную и
преступную тоталитарную систему власти, сосредоточенную в руках маньяка. Его
могли почитать многочисленные идеологически зомбированные и, в основном -
безграмотные, адепты коммунизма, но и многие инакомыслящие имели полное право и
веские основания - ненавидеть. Для них, вполне вероятно, Гитлер и фашизм
представлялись меньшим злом, нежели коммунизм и Сталин. Они сделали свой выбор.
Можно
ли их за это осуждать? Сложно сказать. Но показательно, что и в гораздо более
поздние периоды времени, народы, находящиеся под диктаторским прессингом СССР,
пытались освободиться от навязывания им «коммунистических ценностей». Например,
хорошо известны события Венгерского восстания 1956 года (при подавлении
которого советскими войсками около 3 тысяч человек погибло и более 19 тысяч
венгров было ранено, множество активистов было осуждено и подвергнуто смертной
казни) и Пражской весны 1968 года (более сотни убитых и пятьсот раненых
протестантов).
В
разные исторические периоды, в рамках кровопролитных войн или жестокой
классовой борьбы, антиподы таких конфликтов заключали локальные или
стратегические целевые союзы с внешними силами, которые в иных условиях были бы
им глубоко противны. А войны и острые революционные процессы в исторической
ретроспективе, к сожалению, всегда были жестоки, кровопролитны и нравственно
очень неоднозначны. Например, те же большевики во главе с Лениным в 1918 году подписывают
Брестский мир с противниками Российской империи (затем – Советской России) -
«Центральными державами» (во главе с Германией и Австро-Венгрией). Это
позволило послереволюционной России выйти из Первой мировой войны с потерей
огромной территории, значительными людскими и промышленными утратами,
принудительной демобилизацией армии и флота, запретом на революционную
пропаганду в Центральной Европе. А ведь страны Антанты, частью которой
изначально была Россия, в итоге выиграли войну и по условиям Версальского
договора получили от проигравших стран (прежде всего - Германии) значительные
территориальные и имущественные уступки. Зачем коммунисты во главе с Лениным
заключили всесторонне грабительский и пагубный для страны Брестский мир?
Исключительно – ради сохранения политической власти большевиков, подавления
сопротивления «белого движения» и победного окончания внутренней гражданской
войны. Мотивы Ленина и его товарищей в этой ситуации были не столько
благородны, сколько политически мотивированы и тактически целесообразны – им
нужно было удержать в своих руках власть в России. Это - предательство,
необходимая мера или стратегический расчет? Продолжающаяся в это время
гражданская война на территории бывшей Российской империи (1917-1923 годы),
которая унесла около 11 миллионов жизней военнослужащих и мирного населения, не
отличалась взаимным человеколюбием противоборствующих сторон -
характеризовалась варварской жестокостью оппонентов, взаимным кровавым террором
и безжалостным отношением к гражданскому населению. К слову сказать,
характерно, что от «красных» карательных операций в этой войне погибло до 2
миллионов человек, а от «белого террора» - в четыре раза меньше, еще порядка
полумиллиона человек стали жертвами, так называемого, «зеленного террора» -
зверств самопровозглашенных вооруженных формирований. Вот такие губительные
последствия имела «взаимная братская любовь» на почве неразрешимых классовых
противоречий.
Возвращаясь
к вопросу национально-освободительных организаций, сотрудничавших с фашистами
во второй мировой войне, пожалуй, стоит признать, что мотивы их антисоветской
борьбы вполне могут быть понятны. Но в логике этих рассуждений все очень
непросто, ибо в любой плоскости осмысления проблемы сталкиваешься с фактором
многомиллионных жертв, моральным оправданием которых не может выступать ни один
мотив. Это – неразрешимая апория: и сталинский большевизм – бесчеловечная
машина порабощения и уничтожения, и фашизм – тоталитарная идеология и практика
кровожадных нелюдей. Из этих двух трагических величин невозможно выбирать.
Поэтому лично моя точка зрения сводится к тому, что национальный
коллаборационизм на стороне фашистов можно толерантно воспринимать с
определенным пониманием только в контексте его стремления к освобождению от
гнета советского тоталитаризма. В этой части он заслуживает лояльного
отношения, оправданной терпимости и частичной очистки от стереотипной оценки
«пособников фашизма». Еще раз отмечу, если перед национальными патриотами стоял
вопрос цивилизационного выбора между фактическим «коммунистическим
порабощением» и неизвестной в будущем формой существования «освобожденной»
нации под немецким протекторатом, они, наверное, вправе были сделать выбор и
избрать наименьшее на их взгляд зло. Однако такой подход отнюдь морально не
реабилитирует и не может освобождать от самой жесткой ответственности тех
националистов, которые из ложно понятых национально-освободительных ценностей
или под их прикрытием совершали преступления в отношении собственного народа и
иных наций, участвовали в карательных операциях против мирного населения и
бесчеловечных убийствах. Во-первых, такие злодеяния не могут быть оправданы – в
принципе, и всегда должны быть наказуемы, ввиду того, что они являются
следствием посягательства на однозначно большие ценности, чем те, которые
защищаются или достигаются. Во-вторых, совершение подобных тяжких преступлений
никоим образом не может выступать средством достижения «благородных»
национально-освободительных целей, а, скорее всего, имеет скрытые,
дополнительные или побочные низменные мотивы, исключающие какое-либо
снисхождение в общественном порицании.
Поэтому,
оценивая такие обстоятельства, с одной стороны, следует иметь в виду, что любые
национально-освободительные движения (будь то открытое военное или
революционное противодействие либо вооруженная борьба в форме
коллаборационизма) в любых исторических условиях неизбежно отличаются
жесткостью, агрессией, обязательным сопротивлением ненавистной оккупационной
власти. Зло жестокого порабощения и унижений оборачивается и уравновешивается
злом ожесточенного сопротивления. И в этом смысле боевые столкновения
повстанцев с вооруженными силами метрополии и связанные с этим жертвы –
неизбежные явления. Поэтому «патриотическая» защита политического строя и
идеологии «поработителя» в его войне с третьей стороной, чаще всего не будет
входить в интересы национально-освободительного движения угнетенного народа. С
другой стороны, действия каждого участника вооруженного сопротивления должны
рассматриваться и юридически квалифицироваться через призму его умысла и
фактически совершенных деяний. И если агрессивное силовое противодействие
националистов войскам Красной Армии в период Великой отечественной войны, как
очевидное, но логически «неизбежное зло», соответствующее логике войны, может
охватываться терминологическим и юридическим пониманием бескомпромиссного
национально-освободительного движения (хотя и квалифицировалось в СССР как
глубокое моральное падение, предательство и тягчайшее преступление), то любые
жестокие акции в этих условиях против мирного населения – это преступления
против человечности.
Часть 4. СС «Галичина»:
повстанцы-освободители и борцы с коммунизмом или преступники?
Размыт
твой облик в зеркале событий -
Тех
лет багровых - с судьбами на взлом.
Где
мало троп и нет совсем укрытий,
Когда
твой путь – быть и героем, и врагом…
В
ст. 6. Устава международного военного трибунала, принятого в преддверии
Нюрнбергского процесса применительно ко Второй мировой войне и в качестве общей
цивилизованной парадигмы осуждения фашизма, сформулированы составы следующих
международно-правовых преступлений, которые не могут оправдывать
(реабилитировать) никакие национально-освободительные устремления: преступления
против мира, военные преступления и преступления против человечности.
Преступления против мира: планирование, развязывание и ведение агрессивной
войны в нарушение международных соглашений или договоренностей. Военными
преступлениями являются нарушения законов и обычаев войны: убийство, пытки или
взятия в рабство либо для других целей гражданского населения оккупированной
территории; убийство или пытки военнопленных либо лиц, находящихся в море;
убийство заложников; разграбление государственной или частной собственности;
бессмысленное уничтожение городов или деревень; разорение, не оправданное военной
необходимостью и другие преступления. Военные преступления, носящие массовый
характер, с большим числом жертв, квалифицируются как преступления против
человечности.
Нормы
Устава международного военного трибунала нашли свое последующее развитие в Римском
уставе Международного уголовного суда 1998 года, в котором существенно
расширены перечень и квалификационные признаки военных преступлений.
Также
важными, с точки зрения определения, в частности, степени виновности или
нравственно-правовой допустимости действий в годы Второй мировой войны
повстанцев – коллаборантов на стороне Третьего Рейха, являются так называемые
«Нюрнбергские принципы». Которые, среди прочего, установили: неотвратимость
наказания военных преступников; члены правительства воюющих стран не
освобождаются от ответственности за совершение военных преступлений; исполнение
приказа не является основанием для освобождения лица от ответственности, если
сознательный выбор был для него возможным.
Отметим
то обстоятельство, что человечество и в послевоенный период, и вплоть до
настоящего времени, по сути, оказалось не в состоянии криминализировать войну
как таковую – без оговорок (при отсутствии, например, признаков агрессивного
посягательства). И всё ещё принципиально допускает её как осуждаемую, но
исторически сложившуюся, до сих пор, порой, неизбежную и в отдельных случаях
возможную форму разрешения острых межгосударственных конфликтов.
Таким
образом, указанные выше международные нормы, имеющие абсолютный приоритет перед
установлениями национальных законодательств и вердиктами часто политически
ангажированных и идеологически предвзятых национальных судов, являются
обоснованными и объективными критериями выявления преступности и наказуемости
действий любых участников военных действий. В том числе – участников
коллаборационистских национально-освободительных движений в период Второй
мировой войны.
Я
привел лишь целесообразный на мой взгляд общий логико-правовой анализ этой
проблемы и объективно, ввиду отсутствия доступа к необходимой достоверной
информации в полном объеме, не могу судить о наличии признаков преступности и
степени вины в действиях каждого участника движений украинских националистов –
коллаборантов в период гитлеровской агрессии против СССР. Хотя настаиваю на
том, что слово «каждого» в общем контексте этого тезиса имеет важное
смыслообразующее значение.
В
обвинительном заключении «Международного военного трибунала по главным немецким
военным преступникам» (Нюрнбергский процесс 1945 года) установлена объективная
невозможность прослеживания индивидуального участия каждого члена СС в
преступных акциях этого формирования и поэтому был допущен обобщающий
обвинительный уклон в отношении всех добровольных членов СС.
В
1986 году Канадская государственная комиссия по военным преступникам (Комиссия
Жюля Дешена) признала недопустимость коллективной ответственности участников
дивизии «Галичина» за военные преступления, совершенные СС в целом, и не нашла
достоверных доказательств совершения военных преступлений украинскими
националистами этого подразделения. У ряда польских, словацких и еврейских
общественных организаций такое решение вызвало гневные возражения. Советский
подход в этом вопросе, подкрепленный традиционной идеологической и классовой
ненавистью, усматривал однозначную преступность деятельности дивизии «Ваффен -
СС «Галичина»». Российская пропаганда, дополнительно мотивированная внутренним
презрением к независимости украинского государства, на сей счет столь же
категорична.
Вместе
с тем, современное уголовное право всех демократических стран, вслед за ст. 11
Всеобщей декларации прав человека 1948 г., ст. 6 Европейской Конвенции по
правам человека 1950 г., ст. 14 Международного пакта о гражданских и
политических правах 1966 г., доктринально основывается на принципах презумпции
невиновности, доказанности вины и индивидуализации ответственности. В противном
случае – огульные обвинения кого-либо по признакам идеологической нетерпимости,
голословных предположений и специфического понимания исторической
справедливости, опять же, будут отличаться не только голословностью, но и тем
же агрессивным, циничным «нацистским» подходом к правам и достоинству личности.
И как бы нам не был отвратителен фашизм, любые обвинения в причастности к нему,
как одному из самых чудовищных преступных явлений в истории человечества,
должны быть фактически доказаны и юридически обоснованы.
Откровенно
говоря, я уверен, что истина в этом вопросе, как и во многих иных острых
социальных проблемах исторического масштаба, традиционно не является однобокой
и условно находится где-то в промежутке между противопоставляемыми позициями. С
одной стороны, у украинских националистов были все моральные основания для
активного противодействия преступному сталинско-советскому режиму
(территориальная оккупация, насильственные раскулачивание и коллективизация,
пренебрежительное отношение к национальной культуре, истории и языку,
репрессии, депортации, голодомор). С другой стороны, велика ли вероятность
того, что в столь безжалостном военном формировании, как СС, среди достаточно
многочисленных членов дивизии «Галичина», наряду с убежденными и трезво
мыслящими националистами без преступных наклонностей, не было откровенно
ожесточенных злодеев (это ведь была самая кровопролитная война за всю историю
человечества!)?
Не
стоит лукавить, советские войска, по многочисленным свидетельствам очевидцев,
отнюдь не всегда были безгрешны в части своего отношения к населению
освобождаемых от фашизма стран Европы, да и неизменно отличались «пролетарским»
рвением при ведении Советским союзом множества несправедливых захватнических
войн против других стран и подавлении в них гражданского сопротивления.
Однако
любые ситуативные аналогии – лишь посыл к производным и обобщенным выводам,
которые не могут являться правовой позицией, поводом для обвинений, реабилитации
или героизации фигурантов столь резонансных и неоднозначных исторических
событий. Справедливость, порой, отличается возможностью разных подходов к её
пониманию, но всегда имеет однозначное содержание, не должна многогранно
«преломляться» и вариативно интерпретироваться при подходе к разным
историческим событиям схожего характера.
При
наличии достаточных юридических оснований, коллаборационистов, несомненно,
следует квалифицировать как преступников по факту совершения ими конкретных
преступлений. Однако тех же украинских националистов периода Великой
отечественной войны, невзирая на однозначные обвинительные подходы советского
уголовного права того периода, весьма сложно назвать «предателями» и в
плоскости юридической доктрины, и в части событийной логики. «Измена Родине» -
это состав преступления и некая ментальная социальная оценка, которые
объективно могут быть применимы к субъекту, вероломно нарушившему верность
своей стране, обманувшему её доверие. Но, большая часть искренне убежденных
националистов никогда не считала СССР своей Родиной, воспринимала
насильственными, незаконными и несправедливыми актами присоединение своих
национальных территорий к этому государству и их жестокую «советизацию».
Поэтому существуют большие сложности при самодостаточной (в отрыве от иных
обстоятельств) юридической квалификации «идейного» коллаборационизма в качестве
«предательства», поскольку очевидны непреодолимые проблемы в выявлении признака
виновности (психического отношения субъекта к содеянному) в действиях указанных
лиц. По большому счету, они были непримиримыми врагами СССР до войны, ими же
оставались и в её ходе.
По
обоснованному, на мой взгляд, мнению многих историков, гражданская война на
территории СССР отнюдь не закончилась в 1922 году. Под кровавым прессингом
диктатуры пролетариата, она перешла в форму латентного идеологического
противостояния, периодических контрреволюционных выступлений и саботажей,
которые, в значительной мере, были жестко подавлены в период предвоенных
сталинских репрессий. Очевидно, что в условиях естественного ослабления
сдерживающего «внимания» Советской власти к «врагам революции», антисоветские
настроения не преминули вспыхнуть с новой силой в военное время, ориентируясь
на ситуативную кооперацию с сильными союзниками, исповедующими схожую ненависть
к СССР.
Не
стоит, наверное, напоминать, что Советский союз, как «колыбель коммунизма»,
идеологически в одинаковой степени враждебно воспринимался и гитлеровской
Германией (несмотря на формально «социалистический» фундамент мировоззрения
фашистской партии НСДАП) и союзниками по антигитлеровской коалиции. Однако, во
имя противодействия фашизму - наиболее мощной и деструктивной угрозе
миропорядку, потенциальные антагонисты – страны «антифашистской группы»
тактически кооперировались друг с другом. И это тоже было не идейное
предательство, а неизбежная, вынужденная мера, которая в послевоенный период
оказалась излишней и вновь сменилась непримиримым противостоянием в условиях
«холодной» войны.
Кроме
того, если смотреть на вопрос трезво, без понятной, но излишней
эмоциональности, необоснованность абстрактного, консолидированного вменения
вины (без учета фактических обстоятельств совершения конкретных преступлений и
объективной причастности к ним) всем служащим дивизии Ваффен - СС «Галичина» вытекает
из простейшей аналогии. Мы ведь не считаем преступниками большую часть
совершеннолетних жителей Германии 30-х - 40-х годов (и не требуем для них
покарания), которая поддерживала НСДАП и её идеологию, способствовала приходу
этой партии к власти в Германии, содействовала агрессивной захватнической
политике фашизма и обеспечивала её в тылу, а также служила в войсках Вермахта,
но не участвовала в совершении воинских преступлений? Они практически все были
врагами коммунизма и Советской власти, но фактически, непосредственно не
совершали наказуемых, с точки зрения международного права, злодеяний – поэтому
не подвергаются уголовному преследованию.
Эта
ситуация – яркая иллюстрация проблемы неизбежного и допустимого плюрализма
взглядов, идеологических и ценностных противоречий. Очевидно, что ментальные
приоритеты и конфликты между ними могут иметь альтернативные формы выражения.
Но плюрализм и мировоззренческое своеволие имеют естественные предельные
границы нравственной дозволенности. Их допустимость определяется при
материализации идейных принципов в конкретных действиях в отношении незыблемых,
безальтернативно признаваемых общечеловеческих ценностей – объектов правовой
защиты. За формально враждебное, но пассивное отношение к чему-либо не
наказывают. Могут осуждать в контексте идеологической свободы, но не вправе
наказывать в цивилизованном обществе. Тем более - в условиях, когда для
подобной враждебности имеются существенные, справедливые основания. А вот
целенаправленное посягательство на реальные, а не надуманные социальные
ценности, вне всякого сомнения, должно преследоваться «по всей строгости
закона». Независимо от степени условного благородства или низменности мотивов
совершения того или иного деяния.
Ведь
тот же СССР постоянно вынашивал и подготавливал множество агрессивных
геополитических планов, традиционно «единогласно» поддерживаемых советским
обществом. Сами по себе подобные факты заслуживали тогда и заслуживают сейчас
порицания и более того – требовали в прошлом жесткого пресечения, но еще не являются
преступлениями. И даже периодические вероломные и кровопролитные посягательства
Союза на иные страны автоматически не вменяли обобщенную вину за это всем
гражданам СССР. Таково практическое выражение логически и нравственно
обоснованных принципов субъективного вменения, присущих цивилизованному
уголовному праву.
И именно с подобными критериями обличения
(разделение формального обобществленного порицания и криминализации конкретных
виновных деяний) зла необходимо подходить к историко-юридической оценке деяний абсолютно
всех тоталитарных режимов и их вольных или невольных пособников. Сталинщины и
большевизма – в том числе. В конечном итоге, имеет ли хоть какое-то реальное
значение являлись ли многочисленные жертвы военной или репрессивной агрессии
следствием базовой классово-идеологической или фундаментальной
национально-идеологической ненависти?
Вновь
следует отметить, что в ситуации с кровавыми бесчинствами коммунистов в раннем СССР,
составляющая морального упадка карателей представляется и вовсе беспрецедентно
катастрофической (если сравнительные аналогии здесь, в принципе,
позволительны), ибо она оправдывала массовый братоубийственный характер
жертвоприношений на алтарь высокопарных иллюзий.
Впрочем,
я совсем не призываю с подобным морально-правовым «мерилом» заныривать в седые
глубины истории и заниматься квалификацией многообразия кровопролитнейших
событий далекого прошлого. Такое ценностное подтачивание «древних корней», на
мой взгляд, лишено какого-либо особого смысла. Но, как мне кажется, следует
понимать, что война, как политический инструмент и эволюционный элемент, в
изобилии присутствует в совокупной судьбе человечества. Более того, - она
всегда была приемлема, допустима. К сожалению, как значимое явление, альтернативный
метод обеспечения социального равновесия, она вполне терпимо допускается и не
воспринимается чудовищным злом и сейчас.
Поэтому,
совершенно очевидно, что за номинальное участие в войнах прошлого, к сожалению,
или под воздействием смиренного восприятия банального естества истории,
осуждать логически бессмысленно и фактически сложно. Войны, с прискорбным
преобладанием над мирными способами разрешения конфликтов, всегда просто
переполняли нашу планету. И это, повторимся, - было «нормально». Тогда – в
многовековой ретроспективе, как и сейчас, практически у всех серьезных
государств были вооруженные и подготовленные армии, готовые в любой момент
принять участие в военных действиях… и убивать – война без этого невозможна.
Вы
задумываетесь над тем, что мы – люди XXI века, в части выработки оптимально
эффективных средств урегулирования социальных противоречий - все ещё дикари! Ибо
по-прежнему принципиально готовы безжалостно убивать себе подобных ради
каких-то меркантильных ценностей и аморфных целей? А Вы полагали, что
современные армии нужны для чего-то иного? Или, может, все-таки вероятны
вооруженные противостояния без жертв?
Приходило
ли Вам в голову, что, например, та же Россия (в различных
территориально-политических ипостасях) за свою историю участвовала в сотнях
войн, две трети из которых сама же инициировала или провоцировала. Вы
представляете совокупно в скольких миллионах неучтенных, безвестных и, по сути
– никому ныне (да и тогда, в основном - тоже) не интересных жертвах исчисляются
эти жестокие события?
В
отличие от этой, в значительной мере, обезличенной истории кровопролитий,
Вторая мировая война отличается тем, что она разворачивалась на фоне
интенсивного становления в наиболее развитых странах буржуазных демократий и
современных гуманитарно-нравственных ценностей общественного сознания (со
своими нюансами и отклонениями, конечно, но – в контексте общей тенденции). И
даже в основе лицемерной (прежде всего – в плоскости реального воплощения
догм), но все же социально ориентированной – формально направленной на
человека, советской идеологии тоже выделялись (хоть и подминались доминирующими
классовыми и общественными интересами) гуманитарные стандарты. Именно в этих
транскрипциях гуманизма, жизнь человека, которая в предшествующие эпохи не
являлась сколько-нибудь важной социально-политической ценностью, постепенно
становится одним из ключевых факторов – объектов общественной морали,
справедливости, правовой защиты.
И
поэтому, а также ввиду все же не столь значительного исторического отдаления от
действительности, события 30-х - 40-х годов XX века вызывают у нас – адептов
ментальных продуктов демократии, гуманизма и либерализма (как бы кто к этому не
относился и не хотел бы признавать очевидное), настолько глубоко трагичное
восприятие и самые горькие эмоции. Да еще современные пропагандистские ресурсы
добавляют устойчивости формальным (жаль, что во многих случаях, формализмом всё
и исчерпывается) мировоззренческим устоям человеколюбия (это - тот редкий
случай, когда пропаганда, как социальный институт информационного закрепощения
населения, не вызывает отвращение). Ведь еще даже в конце XIX – начале XX веков все эти же факторы
многочисленных жертв военных лихолетий показались бы большинству современников
не более, чем печальными, но чаще всего – не ужасающими. Например, в Первой
мировой войне, которая закончилась всего лишь за двадцать лет до начала Второй
мировой, в обще сложности, погибло около 22 миллионов человек военнослужащих и
мирного населения. Скорее всего – значительно больше, поскольку в ходе
конфликта Антанты и Центральных держав повсеместно использовались массовые
обезличенные захоронения, значительная часть таких могильников была бесследно уничтожена
в ходе боевых действий, а статистика в то время была сами понимаете какая… Но
нас столь колоссальные жертвы почему-то так не трогают до глубины души, как это
характерно для ситуации с утратами во Второй мировой войне. Это где-то не
приятно осознавать… Но, наверное, дело в том, что человечество просто
нравственно развивается. Вероятно, ближе к середине XX века, люди просто стали, если так
можно выразиться, мягче и добрее, чем в первой четверти столетия. А сейчас –
значительно гуманнее, чем во время Второй мировой… Правда, и относительная
историческая близость этой войны текущему времени, оставление ею глубоких и
запоминающихся трагических следов в генеалогиях сотен миллионов семей,
способствует формированию более глубоких переживаний и болезненному осознанию
её последствий.
Тем
не менее, хотелось бы, чтобы эта тенденция «потепления» общечеловеческого
менталитета неуклонно продолжалась и нравственность, гуманизм и справедливость
окончательно сбросили оковы лицемерия и формализма, стали незыблемыми
доминантами в глобальном сознании человечества. Соответственно этим
трансформациям, ментальные и правовые оценки прошлого были, есть и будут
несколько отличными…
Но,
к чему я об этом? Пожалуй, я прихожу к выводу, что участие в любых войнах
прошлого, как факт, к моему персональному сожалению, - это весьма неустойчивый
повод для морального осуждения и тем более – для криминализации этого
обстоятельства. Вместе с тем, порицать и судить военных злодеев необходимо, с
современных ментальных и правовых позиций, - за конкретные непростительные
бесчинства. В противном случае мы окажемся в ситуации змеи, жалящей саму себя в
хвост: сами же, создаем эффективные армии и смертоносные вооружения массового
поражения, до сей поры вполне терпимо относимся к возможности войн и
неизбежности их жертв, но в то же время, по сути - за это же готовы
растаптывать «менее цивилизованных» предков… Абсурд или самообман?
В
заключение отмечу, что в большинстве развитых цивилизованных стран
бесчеловечные тоталитарные режимы фашизма и коммунизма в равной степени
признаны преступными и заслуживающими самого жесткого порицания (упомянем, в
частности, известную Резолюцию ПАСЕ № 1481 от 25.01.2006 г.; 23 августа -
Европейский день памяти жертв сталинизма и нацизма). Более того, во многих
государствах являются незаконными как фашистские, так и коммунистические
идеологии, партии и символы. Культ личности Сталина и его преступления перед
советским народом были признаны и осуждены даже в самом Советском союзе,
политическая идеология которого традиционно настаивала на «безгрешности»
Советской власти (доклад Хрущева в 1956 году на XX съезде КПСС «О культе
личности и его последствиях»).
Однако
в каких параметрах находит ценностный баланс условная «историческая правда», и
в какой мере она готова, в преломлении индивидуального мировоззрения каждого,
оправдывать одни резонансные и неоднозначные исторические события и осуждать
другие – это любой свободный, здравомыслящий человек вправе решать для себя
самостоятельно…
Продолжение
следует…
Буду рад, если Вы посетите еще один мой авторский блог
–
#Великаяотечественнаявойна, #Германия, #СССР, #фашизм, #коммунизм, #Втораямироваявойна, #сталинизм, #1941, #ССГаличина, #коллаборанты, #предатели, #украинскиенационалисты, #Сталин, #Гитлер
Комментарии
Отправить комментарий